Дина Петрова

 ТАМБОВСКИЙ  ВОЛК.
       На улице тепло и сухо, хотя осень уже давно окрасила листву в золотисто--медные тона. Лёгкий южный ветер кружил по дорогам опавшее бурое одеяние деревьев, трава по-прежнему оставалась зелёной и сочной, как летом, а солнце светило так нежно, что казалось, всё вокруг сопротивлялось приходу холодов и дождей.      Парк опустел и притих – у детей, что недавно наполняли его звонким смехом и весёлым шумом, появились школьные заботы; приятно побездельничать и поиграть здесь стало некогда. По шершавой дорожке медленно брела, опираясь на клюку, сгорбленная старушка. Лицо и руки её были морщинисты и темны, волосы белы, как снег. Но глаза выражали доброту и любовь к людям, как и во времена её молодости, были живыми и проницательными.      Она шла, иногда останавливаясь, чтобы отдохнуть. Подойдя к скамейке, старая женщина со вздохом села.      Она жила недалеко от парка и в погожие дни гуляла здесь. Соседи, да и все те, кто её знал, любили старушку за её спокойную мудрость и доброжелательность. Малыши называли её «бабушкой», «баб Любой», взрослые же чаще всего обращались к ней как к Любови Владимировне.      Старушка сидела на монолитной парковой скамье. Она держала в руках небольшую деревянную фигурку, величиной с пол-ладони. Поджарый силуэт, четыре лапы, широкий лоб, длинная морда, настороженно опущенная голова…волк. Фигурка, изображающая серого умного хищника. Любовь Владимировна  внимательно смотрела на неё, поворачивала в руках, неторопливо, ласково поглаживала пальцами лакированную спину, словно это был живой зверь.       Маленький деревянный волк был для Любови Владимировны бесценной памятью.      Уже очень давно, когда чёрная, безжалостная орда фашистов обрушилась на русскую землю, она была совсем молодой. Годы Великой Отечественной войны стали для неё отдельной жизнью, прожитой в страшном, бесконечно тревожном, объятом огнём и болью режиме. Прошло немало времени, в памяти женщины было многое; она часто вспоминала события военных лет, бывшие и радостными, и горестными, и трогательными, и тяжёлыми… но один удивительный случай, мистическим образом спасший её жизнь в далёком сорок втором, она уверена, не забудет никогда.       В памяти всплывает морозный зимний день, мрачная, заснеженная и молчаливая лесная дорога.       Молодые медсёстры Люба и Зоя едут в кабине военного грузовика. За рулём – пожилой, не годившийся на фронт Иван. Он везёт их по распоряжению в тамбовский госпиталь, где число раненых растёт день ото дня.       Мотор машины рычал глухо и монотонно; Иван не торопил автомобиль: громко передвигаться   по лесу значило подвергать себя смертельной опасности. Оружия с собой не было.      Любовь и Зоя сидели, прижавшись друг к другу, и молчали. К чему разговоры? Защитой от лютого мороза была лишь старая шинель. Обе думали об одном: скорее бы добраться до города, до людей. Добраться живыми…       Вдруг откуда-то сзади стали раздаваться выстрелы, крики, гул. Зоя вскочила и посмотрела в маленькое заднее окошко. Тяжёлым, хриплым от простуды голосом она проговорила:  -Иван, прибавь газу! Там кто-то сзади.      Звуки становились громче. Позади показалась другая машина. Вскоре стало видно, что из её окон кто-то высовывался, кричал, палил из автомата. Люба всмотрелась и побледнела.  - Немцы! Они нас догоняют! Быстрей, Иван!       Немецкий автомобиль быстро приближался. Иван понимал, что его старый, разбитый от частой езды по бездорожью грузовик не сможет вывезти; от погони не уйти. Он резко остановил машину и твёрдо  сказал:  - Девчата! Бегите отсюда, быстро!      Зоя и Люба выскочили из кабины и побежали в самую чащу.Иван заглушил мотор и обернулся. Немцы были совсем близко. Когда они поравнялись с грузовиком, вылезли из своей машины и окружили его. Иван выхватил из кармана гранату и рванул кольцо…Через мгновенье не стало ни Ивана, ни грузовика, ни немецких солдат.       Зоя и Люба бежали сквозь непролазные дебри обледеневших ветвей, упали на холодное и пушистое покрывало снега от страха, услышав взрыв. Стало ясно, почему Иван приказал бежать. Люба заплакала. Подруга обняла её.        Мороз жёг руки и лицо. Шинель не спасала двух замёрзших медсестёр. Они решили идти, неважно, в каком направлении, оставаться на месте не было смысла. И они пошли. Лесную дорогу они не находили. Зоя и Люба не теряли надежды на спасение. Нет слов, которые способны были описать состояние несчастных женщин, шедших по лесу. Они чувствовали, как злой мороз пробирал их до самого сердца. Костенели пальцы, порой чуть согреваемые слабым дыханием.       Зимний лес был угрюм и негостеприимен, он поглощал своей страшной пастью,тёмной и безжизненной.       Бедная Зоя была и без того больна. Сильный кашель, страх, усталость, мороз валили её с ног. Однажды она сказала:  - Люба, я не могу больше идти. Я, наверное, умру.  - Нет, нет! Вот увидишь, мы спасёмся. Нас обязательно найдут партизаны. Тебя ждут Анечка, Коля. Тебе нельзя умирать, Зоя!      Люба утешала подругу как могла. Они остановились. Она накинула на Зоины плечи шинель, но ей едва ли стало лучше. Люба старалась говорить, чтоб подруга не замёрзла окончательно, хотя сама посинела и едва шевелила губами.  - Мы не так далеко от города. Может, кого и встретим. Слышишь, Зоя?  - Может…  - Ты знаешь, наши прогнали немцев из села, мост сожгли.  - Да, знаю…  - Говорят, в этих лесах много людей, партизан.  - Люба, возьми шинель, она не нужна…  - Ты чего это? Согрелась, что ли?  Зоя не ответила.  - Зоя, не пугай меня!                                                                                                                           Люба натянуто улыбнулась, подошла ближе, тронула Зоину руку. Она была холодной как лёд. Зоя не дышала.  - Зоя!       Люба потрясла подругу за плечи. Та не отвечала и не открывала глаз. Люба поняла, что осталась одна. Она горько зарыдала от мысли, что не спасла Зою, что осталась единственной живой душой среди сугробов и спящих деревьев. Слёзы боли обожгли лицо.      Измученная голодом и холодом, с глубокой душевной раной, Люба бредёт по заснеженной чаще, проваливаясь в сугробы и овражки. Иногда она тяжело взмахивала руками, чтобы хоть немного разогнать кровь. Хотелось нагнуться, пойти быстрее, но тело немело от мороза.      Приближался вечер. Любу охватило режущее сердце чувство безысходности. На короткое время мёртвая лесная тишина нарушалась её жалобными всхлипываниями. Она тщетно пыталась найти хоть малейшие признаки лесной дороги. Зимнее солнце беспощадно катилось к горизонту и, наконец, совсем скрылось.       В кромешной тьме и невыносимом холоде и ужасе каждая минута казалась вечностью. Всю ночь Люба не сомкнула глаз. Ночь стала пыткой, запомнившейся навсегда.        На другой день мороз по-прежнему держался. Любина надежда на спасение таяла и таяла. День кружил голову, как сон. Несчастная уже не видела ничего вокруг, шла, не думая, наугад. Чащоба казалась бесконечной, деревья и сугробы были убийственно одинаковы. Ничто не трогало душу, не давало и малейшей искры просветления в безнадёжно-тёмных исканиях.       К вечеру Люба потеряла последнюю надежду и остатки сил. Она упала на снег и оперлась рукой о дерево. Нет, это было невыносимо. Она смирилась со смертью. Её жизненный оптимизм сдался.       Люба жалела, что не погибла вместе с Иваном и Зоей. Это было бы лучше, чем перед гибелью вынести мучения в полном одиночестве. Люба легла на снег – тело всё равно ничего не чувствовало и было как у тряпичной куклы. Плакать она не могла и не хотела, в груди стоял какой-то неприятный комок , он сжал всё внутри . Люба  не думала о себе как о живом человеке; единственным её желанием в те минуты , искренним , пламенным , стало желание , чтоб советский человек не погибал, как она, чтоб такая доля не стала его судьбой, чтоб русская армия разбила фашистов, истребила их грязное войско. Она была уверена – так и будет!       Люба слабо улыбнулась от этой мысли, закрыла глаза; окостеневшая рука слабо сжала снег.       Вдруг сзади что-то хрустнуло, как будто на обледеневшую ветку наступил кто-то; Люба прислушалась: снова хруст сучьев и снега.       Люба открыла глаза и тяжело поднялась на четвереньки. Ей было почти всё равно, опасность это или спасение. « Кто это? – одолевал вопрос. – Фриц? Партизан?»       Из чащобы послышалось тяжёлое дыхание. Холодные запутанные ветви раздвинулись, и перед женщиной возникла взъерошенная, серая, но необыкновенно благородная фигура волка. Чёрный нос едва заметно пошевелился. Лесной житель будто окаменел. Жёлтые пронзительные глаза глядели в упор.       «Волк… настоящий, из леса», - только и мелькнуло в голове у Любы. Она зажмурилась и отвернула голову. Сейчас он нападёт. Она рада: пришёл конец её мучениям.        Люба каждое мгновение ждала прыжка и ощущения острых зубов. Но затянувшаяся пауза заставила её открыть глаза: волк стоял неподвижно. Всё так же смотрел на неё твёрдо и спокойно, будто знал, что должен встретить её. С шумом выдохнув, выпустив клуб белого пара, волк начал пятиться, отступать назад, в глубь леса, как бы приглашая за собой. Странное, ничем не объяснимое, но очень сильное чувство подняло Любу с колен и повело за животным.       Волк, не спеша, шёл впереди. Люба брела позади. Падала, поднималась, снова шла. Ветви хлестали и царапали синеватое лицо, в глазах темнело, голова сильно кружилась. Но теперь она больше всего на свете боялась потерять из виду худой лохматый силуэт серого хищника. Почему? Она и сама того не знала. Быть может, надежда на что-то живое в этом лесу, кроме неё? Сила дикого взгляда? Безотчётное желание идти? Но это мало волновало. Люба просто чувствовала, что идти  надо.        Ноги заплетались от холода и усталости. Сердце едва билось, был слышен каждый его удар. Глаза всё больше заволакивало пеленой, разум на мгновенья проваливался. Люба не знала, сколько они идут, - она потеряла отсчёт времени…Перед глазами промелькнула вся её жизнь, последнее, что она увидела, – обернувшегося на неё волка…       Очнулась Люба от ощущения чьих то рук, заботливо укутывающих её в тёплый тулуп. Услышала треск костра. Разглядела лицо улыбающегося усатого человека, склонившегося над ней.     Её нашли партизаны. Любу посадили к костру. Она пьёт горячий отвар из сушёных листьев земляники и счастливо осознаёт, что спасена.     Не выразить словами её благодарность. Она всегда знала: русские люди – друг другу братья. Она уверена: советский народ несокрушим, его мощь одолеет любые трудности и любого врага.  Старый партизан подарил ей на память маленькую фигурку волка. Выслушав удивительный рассказ Любы, улыбнулся в усы:  - Всё бывает…     Недалеко, на танцевальной площадке, устланной огненно-красной и рыжей листвой, стояло несколько молодых людей; они по очереди друг другу что-то оживлённо рассказывали, слушали мелодии на мобильных телефонах, договаривались о чём-то. Вдруг один из них достал из кармана куртки маленький блестящий предмет. Любовь Владимировна увидела, что это советская пятикопеечная монета. Нет, скорее не увидела, а почувствовала сердцем – зрение ей давно изменило, не позволяло видеть мир и любоваться им.     Юноша, державший медяк, сказал что-то, подбросил его невысоко и пнул. Монета со звоном ударилась о плитку, и, подскочив, покатилась в густые заросли кустарника. Приятели засмеялись в ответ.    Любовь Владимировна, поглядев на это, отвела от парней взгляд и подняла лицо к небу. Глаза старушки стали мокрыми.
2004 - 2005 год



МИСТИЧЕСКОЕ  ДОСЬЕ
«На завтрак!» - раздался в гулком пустом коридоре гулкий и громкий женский голос. Стало слышно, как загремел столик на колёсиках с большими кастрюлями на нём, и как женщина, тащившая за собой эту «повозку», небрежно прошлёпала по застеленному линолеумом полу. Из палат стали доноситься людские голоса, шаги, шуршание пакетов, звон тарелок, словом, все звуки, говорившие о том, что никто уже не спит. Тишина, заполнявшая третий этаж минуту назад, была разрушена. Всё вокруг подтверждало своим оживлением наступление утра. Только в палате № 6 по-прежнему было тихо. За её дверью на больничной койке лежала шестнадцатилетняя девушка. Взгляд её небесно-голубых глаз бесцельно застыл на потолке. Лицо нездорового землисто-серого цвета было неестественным, резким и скорее напоминало холодную работу скульптора, нежели человека. Худые, костистые руки были вытянуты вдоль тела.  Вдруг дверь открылась, и в проёме появилась весёлая физиономия девчушки детсадовского возраста.  -  Альбин, ты есть пойдёшь?  - Я сейчас, Анечка.  Анечка кивнула, улыбнулась и побежала завтракать. Скрипнули пружины старой больничной койки  -  девушка поднялась с постели; затянув потуже пояс халата и обув тапочки, она вышла в коридор.  Альбина Шалевич, ученица одиннадцатого класса средней школы. Неделю назад, а может, чуть больше, её жизнь висела на волоске. Она очнулась в реанимации, пролежав в состоянии комы три дня. Этому предшествовал сердечный приступ, который, впрочем, положил конец её мучениям. Окажись она не такой упорной и настойчивой, наверняка всё закончилось бы иначе.  История Альбины стара, как мир: безответная любовь. Она безумно любила молодого человека из параллельного класса, некоего Алика Токарева; этот субьект обладал поистине магнетическим природным обаянием, потому и не случайно завоевал её сердце. Точнее, конечно, он и не собирался его завоёвывать. Просто Алик был общительным, неглупым и весёлым по натуре парнем. К тому же очень симпатичным внешне. Душа любой компании. Альбина с едва скрываемым восторгом наблюдала, как Алик самозабвенно что-нибудь рассказывает окружавшим его слушателям, или в шутку, ради собственного и чужого удовольствия изображает из себя клоуна, «зрители» его от души смеются. При этом Токарев не страдал высокомерием – как настоящий товарищ всегда помогал тем, кто в этом нуждался. Был верным другом общества, за что его уважали все, кто только знал. Альбина и Алик – знакомые, не более того, иногда перебрасывались дежурными фразами. Алик, как обычно и с другими людьми, приветливо здоровался при встрече – приветливость была постоянным спутником его манеры общения, да и жизни вообще. Альбина же не просто здоровалась. В момент, когда она встречала своего « земного бога», всё её существо звенело, как натянутая струна, сердце готово было выскочить из груди. Жаль, что Алик не знал и не чувствовал этого.  Плотной стеной между ними стояла Альбинина застенчивость и некоторая молчаливость. Девушка, зная, что должна встретить Алика, могла подолгу рассматривать себя в зеркале и при этом, волнуясь, находить в себе всё новые изъяны. Альбина постоянно винила себя за робость и отсутствие находчивости.  Так и текла бы юная жизнь в бесконечных переживаниях и пустых надеждах. Очередная поездка к бабушке прекратила череду серых дней, пропитанных ожиданиями нового.  Альбина поехала со своей мамой, Ниной Алексеевной. Эта женщина перенесла в своей жизни многое; неприятности преждевременно состарили её. Страшными ударами были гибель мужа, пожар в отчем доме. Жизнь мучила постоянными переездами. Наконец, как считает сама Нина Алексеевна, её жизнь стала спокойной; раны прошлого затянулись. Женщина растила дочь одна, не теряла оптимизма. Альбина была для неё самым большим счастьем в жизни. Мать и дочь очень любили друг друга, а любовь эта, как известно, бесценна.  Альбина соскучилась по своей бабке, которую не видела почти год. Наконец приехали.   После встречи, радостного общения и угощений деревенского стола Нина Алексеевна и бабушка любили смотреть фотографии многолетней давности. Тем не менее, бабушка не уставала смеяться, всплёскивать руками и лить слёзы над отдельными фотографиями. Нина Алексеевна, в свою очередь, тоже что-то вспоминала, бабушка подхватывала рассказ, и они углублялись в события прошлого.  Альбине вспомнить было нечего, и потому она любила в это время рассматривать вещи в бабушкиной кладовой. Но в этот счастливо-роковой день она нашла тяжёлую старую книгу в кожаном переплёте. Смахнув с неё пыль, Альбина прочла на старорусском: «Магия веков». Внизу красовалось изображение странного существа с длинным хвостом и мощными когтистыми лапами. В глазах его поблёскивали красные камешки.  Девушкой овладел жгучий интерес – что это за книга, которую она удивительно как не заметила среди прочего. Сбегала за карманным фонариком, села на пол, положив том перед собой. С трепетом в душе она открыла книгу. Раздалось неприятное, сухое и резкое шуршание слежавшихся страниц. Пожелтевшая от времени бумага была исписана ровным мелким почерком. На каждой странице были выведены какие-то чертежи. Уже через некоторое время Альбина привыкла к тексту и могла читать заголовки.